23 августа 1954 — 18 июня 1983

„Заррин Мукими родилась в 1954 году, в одной деревушке под названием Абияних, неподалёку от Исфахана. Она была третьим ребёнком в семье бахаи. Заррин получила высшее образование в области английской литературы в университете Тегерана, и была отличницей в течение всего периода обучения.

После окончания университета она переехала с родителями в Шираз, так как они принимали участие в мероприятиях по сохранению и защите Дома Баба, а также прилегающих строений. Они жили в одном из этих домов в переулке, в котором находился Дом Баба. Зарин работала бухгалтером и переводчицей на одном нефтехимическом предприятии неподалёку от Марвдашта, из которого, однако, в конце 1981 года была уволена, так как была бахаи. Она гордилась тем фактом, что причиной увольнения стала её религиозная принадлежность.

Заррин была высокой стройной девушкой, которая всегда одевалась очень скромно и просто. Она никогда не интересовалась модой, как это было принято для девушек её возраста. Она была увлечена учёбой, обладала обширными знаниями Писаний Бахаи и Корана, и знала „Китаб-и-Агдас“ наизусть.

Она преподавала в детских классах бахаи и была членом Молодёжного Комитета. Незадолго до ареста, её выбрали членом Регионального Комитета и одной из женщин-посредников, каковой была и я. Хотя бахаи были вынуждены находится в оппозиции и каждый их шаг находился под пристальным наблюдением, тем не менее, Заррин брала бесстрашно свои книги под мышку и шла от дома к дому, чтобы поддержать и приободрить молодёжь бахаи.

У Заррин был выдающийся дар, она писала стихи, и даже в детском возрасте. Повзрослев, она писала прекрасные поэтические статьи и эссе. После казни доктора Михди Анвари и Хидаят Дихкани, она написала одно вдохновенное посвящение, касавшееся тайны жертвенности и мужественности сына и дочери доктора Анвари, с которыми была очень близка. После того, как она посетила заключённых в тюрьме Аделабад, она описала духовность и смелость заключённых словами, которые годом позже оказались пророческими, но уже в отношении её собственного опыта заключённой. Вот небольшой отрывок из этого стихотворения:

„Сегодня ночью я вернулась из Аделабад.

Что должна я поведать, как я могу охватить словами это место?

Каким языком могу я описать мир такого рода?

Какие слова способны передать то, что видели эти земные глаза?

Сладким ли было это зрелище или горьким?

Я устремила мой взор и вот я вижу…

Сегодня ночью я вернулась из Аделабад.

Из того места, где пребывают удивительные любящие,

Мотыльки, сгорающие в пламени божественной любви.

За этими тяжёлыми мощными стенами томятся в цепях души,

более могущественные, чем сами эти стены.

Если бы я спросила даже одну из стен: Кого удерживаете вы?

Расскажите мне! Поведайте мне о шёпоте любви и о молитвах,

плывущих к утренней заре  через эти стальные решётки;

о слезах медленно стекающих по щекам!...

Сегодня ночью а вернулась из Адалабад.

Я вернулась из страны влюблённых, из страны любящих,

страны гостей на празднике беды.

Спросите меня, что я видела!

Спросите меня, чтобы я могла рассказать вам, что я видела

горящее пламя веры в глазах этих опьянённых влюблённых,

Я видела их с высоко поднятой головой и слышала их восторженно взывающими:

Взгляни, наконец-то  желание наших сердец исполнилось!...

Сегодня ночью я вернулась из Аделабад.

Из края, сожжённой осенью, травы.

И влюблённые там смотрят в лицо Возлюбленного.

Я вернулась от границы между жизнью и вечностью,

между вселенной из пыли и Вышним Царством!

И ты, о путник, если окажешься однажды в этих местах,

остановись на мгновенье, направь свой взгляд на эту высокую каменную стену,

вглядись в эти металлические ворота;

затем закрой глаза и прислушайся своим духовным слухом,

и возможно ты услышишь тот шёпот, который исходит от каждого камня:

Остановись, это Долина Любви!“

 

За 5 лет до её ареста, Заррин находилась под колоссальным давлением, в связи с её участием в мероприятиях по защите Дома Баба. Я вспоминаю, как однажды видела Заррин и её отца миролюбиво обращающихся к фанатичным мусульманам с разъяснениями в отношении Веры Бахаи, в то время как те порывались разрушить священный Дом. Заррин и её семья были в первых группах бахаи, которые были арестованы в октябре 1982 года. В Сепах я ни разу не виделась с Заррин, но от некоторых заключённых я слышала о её прямых и смелых ответах на вопросы надзирателей и следователей, которые, казалось, находились под впечатлением от её силы. Позже меня перевели в Аделабад, и там я имела возможность поговорить с ней лично. Она рассказала мне о том, что ей пришлось пережить:

Когда я находилась в Сепах меня допрашивали каждый день часами и задавали одни и те же вопросы по поводу моей Веры. Меня допрашивали вместе с Бахрамом Ялда´и, так как мы оба были членами комитета по воспитанию.

Однажды они привели меня в одно помещение, где допрашивали в течение семи часов, не снимая с моих глаз повязки. Я отвечала на вопросы в отношении моих знаний Корана и Писаний Бахаи. Затем следователь неожиданно сказал: „Ну что братья, есть ли у вас что сказать этой девушке? Лично мне больше нечего добавить. Она утверждает, что она бахаи и что Обетованный, которого все мы ждём, уже пришёл. Если у вас есть ещё вопросы, можете ей сами их задать.“

На одно мгновение в комнате воцарилась тишина, затем я услышала, как множество людей один за другим покинули помещение. Я спросила следователя: „Я не понимаю, что тут происходит. Сколько же людей было на допросе?“

„Я часто тебя допрашивал и рассказывал всем о твоей смелости, стойкости и твоих знаниях, но они не желали мне верить. Поэтому я потребовал, чтобы они пришли сюда и увидели всё своими глазами.“

Он спросил меня, какое наказание, на мой взгляд, мне полагается.

„В конечном итоге – казнь, но я предпочитаю умереть, сказав правду, чем оказаться виноватой на божьем суде.“

В другой день следователь настаивал на том, чтобы я отреклась от Веры. Я сказала: „Я бахаи, и ни при каких обстоятельствах не откажусь от моей Веры.“

Он спросил: „До какой поры ты будешь упорствовать? До момента казни?“ Я подтвердила, но он не унимался и настаивал на том, чтобы я отреклась.

„Ваша честь, - сказала я, - уже не первый день Вы задаёте мне одни и те же вопросы. Я написала и подписала бесчисленные объяснения, что я лучше умру, чем отрекусь. Я не думаю, что существует необходимость снова и снова, задавать мне одни и те же вопросы. Ещё в первый день я дала вам ясный и однозначный ответ. Даже если в ближайшие годы Вы будете постоянно мне предлагать то же самое, а буду давать Вам один и тот же ответ. Почему Вы не оставите меня в покое?“ Я начала всхлипывать. „На каком языке я должна Вам сказать, что я принадлежу Бахаулле? Моя любовь – это Бахаулла, моё сердце бьётся только для Бахауллы.“

„Тогда я вырву твоё сердце из груди!“ – закричал он в бешенстве.

„И тогда моё сердце будет восклицать: Бахаулла, Бахаулла.“

Он выскочил из комнаты, не в силах более выдержать выражения моих чувств. Когда он вернулся, я всё ещё всхлипывала.

„Ты всё ещё плачешь, девочка? Мы тоже люди, ты знаешь, у нас тоже есть чувства.“

Они использовали любую уловку, чтобы разрушить между нами (бахаи) доверие друг к другу. Однажды, после долгого допроса в Аделабад, следователь отправил меня и моих родителей в Сепах, и попытался вызвать конфронтацию между нами и Сухаилем Хушмандом. Я знала, что его пытали, хотя во время всего допроса с наших глаз не снимали повязки. Было явно то, что его вынудили дать против нас ложные показания. Они сказали: „Сухаиль подтвердил, что господин и госпожа Мукими несколько лет назад ездили в Израиль с целью шпионажа; вы все трое должны подтвердить, что вы шпионы Израиля и Всемирного Дома Справедливости.“

Некоторое время я была наивной в отношении их коварных методов получения информации и верила им. Я сказала: „Сухаиль, я надеюсь, Бог простит тебе этот обман. Мы не шпионы и нам нечего скрывать. Каждому бахаи запрещено заниматься политикой. Тот, кто нарушает это правило и принимает участие в политической деятельности, тот не бахаи. Нам предписано соблюдать законы и подчиняться правительству той страны, в который мы проживаем. Мои родители были в Израиле, совершая паломничество.“

„Ваша честь, - сказала моя мама, - а старая, неграмотная женщина. Я ничего не понимаю в шпионаже и политике. Однажды я посещала святые места бахаи, также как Вы посещаете могилу имама Хусейна в Ираке. Разве делает это Вас шпионом в пользу Ирака?“

Маму Заррин, вскоре после этого, освободили безо всяких условий, а саму Заррин и её отца оставили в тюрьме. По причине того, что Заррин располагала обширными знаниями в вопросах религии, она находилась в ещё большей опасности. Чем больше знаний мы показывали, тем сильнее было давление, и тем более виновными мы становились в их глазах. Перед её последним допросом я особо предупредила Заррин, что она должны быть осторожнее: „Прокурор мужчина, исполненный предрассудков, и если он выяснит то, насколько ты образованна, это приведёт его в бешенство, и он распорядится о твоей казни.“

Она взглянула на меня и улыбнулась. О своём освобождении она могла менее всего думать. „Здесь нам предоставляется замечательная возможность. Мы должны рассказать им об истине и помочь им понять её. Мы не можем себе позволить испугаться того, что они могут нам сделать. Мы должны быть честными и на каждый заданный нам вопрос постараться отвечать подробно. Мы не имеем права оставлять это без разъяснений. Мы должны сделать Веру важнее, чем мы сами и пожертвовать нашей жизнью и всем, что имеем, ради Истины.“

Несколько минут спустя, она вернулась в мою камеру с резинкой для волос, иглой, ниткой и чёрной чадрой, которую мы должны были носить каждый день. „Я должна закрепить эту резинку на чадре, с тем чтобы я могла её края лучшим образом приложить к шее, и не переживать по поводу того, что чадра соскользнёт с моей головы. Так, я смогу лучше сконцентрироваться на том, что завтра собираюсь сказать, и ничто не будет меня отвлекать.“ Таким образом, спокойно и решительно, она готовила себя к следующему дню.

Она проснулась в четыре часа утра, помолилась и попрощалась с нами. В пять, её вызвали в зал, а в восемь вечера она вернулась назад. Её обвинили в участии в администрации бахаи, в шпионаже в пользу Израиля, в том, что она была учителем бахаи, в том, что состояла в различных комитетах бахаи, была не замужем и отказалась отречься от своей Веры. Её приговорили к смерти через повешение, если она только не отречётся. Заррин смело сказала прокурору: „Я нашла Истину, и я не отдам её ни за какую цену.“

Ей было 28 лет.

 

(перевод с немецкого, М.Беккер)

Биографии бахаи собраны на сайте BahaiArc в разделе жизнеописания.

Из этой же книги «История Олии» читайте рассказ про двух других иранских женщин-бахаи, приговоренных к смерти — Иззат и Роя Эшраги