Описание встречи с Бахауллой
Эдвард Гренвилл Браун, известный востоковед из Кембриджского университета, свое пребывание в Акке в 1890 году описывал следующим образом:
«После освежительного сна я проснулся на следующее утро (вторник 14-го апреля) и старый слуга в очках подал мне чай. Немного спустя внезапный шум снаружи возвестил прибытие новых посетителей, затем вошел в комнату мой собеседник прошлого вечера в сопровождении двух других лиц. Один из них оказался бабидским агентом из Бейрута, другой же, как я сразу догадался по необыкновенному почтению, оказываемому всеми присутствующими, был никто иной, как старший сын Беха-Уллы — Аббас-эффенди. Редко приходилось видеть человека, наружность которого произвела бы на меня более сильное впечатление. Высокого роста, крепкого сложения мужчина, державшийся прямо, как стрела, в белом тюрбане и одеянии, длинные, черные локоны доходящие до плеч, широкий, мощный лоб указывающий на сильный ум, соединенный с непреклонной волею, острый соколиный взгляд и крупно выразительные, но приятные черты лица — вот первые впечатления от Аббаса-эфенди, «господина» (Ага), как его преимущественно называют бабиды. Последовавшая беседа с ним только возвысила то уважение, которое он возбудил во мне при своем появлении. Более красноречивой, убедительной и образной речи, и более близкого знакомства с священными книгами евреев, христиан и мусульман редко можно встретить, полагаю, среди красноречивого, умного и способного племени, к которому он принадлежит. При этих достоинствах, соединенных с величественной осанкой и приветливостью, я перестал удивляться тому влиянию и обаянию, которыми он пользовался и вне круга последователей его отца. Кто видел этого человека, уже не может сомневаться в его величии и власти.
В таком замечательном обществе пришлось обедать. По окончании обеда, вскоре Аббас-эфенди и другие поднялись с предварительным «бисм-иллах» и объявили мне, чтобы я следовал за ними, что я сделал, не имея понятия, куда нам следовало идти. Но я заметил, что один из присутствовавших несет за нами седельные сумы, содержащие мои вещи; из этого я заключил, что решено, что я не останусь в моей настоящей квартире. Мы вышли из дома, прошли базары и вышли из города через единственные его ворота.
По ту сторону ворот близь моря находится обширный сарай, служащий кофейней, где мы присели. Мои спутники, очевидно, были в ожидании чего-то или кого-то из большого дома, на половину скрытого в чаще деревьев, расположенных в одной или полутора милях по направлению от берега, так как они постоянно направили туда свои взоры. Пока мы оставались в ожидании, к нам подошел и подсел пожилой человек с загадочным взглядом, который оказался знаменитым Мушкин Каламом. Он сказал мне, что относительно меня он слышал от одного своего родственника в Исфагане (того самого деляля, через посредство которого я впервые проник в общину бабидов) и что он уже с тех пор ожидал видеть меня в Акре.
В это время мы заметили приближавшихся по дороге от упомянутого большого дома трех животных, на одном из которых сидел человек. Тогда мы поднялись и пошли им на встречу, и я вскоре очутился верхом на одном из этих прекрасных белых ослов, которые, по моему мнению, самые удобные четвероногие для верховой езды. Спустя четверть часа мы слезли перед упомянутым большим домом, который называется Бехдже (радость), что, как говорят, есть искажение (при этом бабиды не замедлили указать, что это искажение очень удачно) слова Багче (что означает сад). Меня тотчас же ввели в большую комнату в нижнем этаже, я был сердечно принят несколькими лицами, которых я еще не видал. Между ними оказались двое младших сыновей Беха; одному из них, по-видимому, было около двадцати пяти лет, а другому около двадцати одного. Оба имели прекрасную и выразительную наружность, а выражение лица младшего было особенно мягко и привлекательно. Кроме них подошел меня приветствовать очень пожилой человек с светло-голубыми глазами и белой бородой, зеленая чалма которого обнаруживала в нем потомка Пророка. Он сказал: «Мы не знаем, как мы тебя должны приветствовать, должны ли мы говорить «ас-селяму алейком» или «Алла-у-Абха»». Когда стало известно, что этот почтенный старец был не только одним из первых последователей Баба, но и родственником и товарищем раннего детства его, можно себе представить, с какой жадностью я взирал на него и внимал каждому его слову.
Итак, я очутился гостем в Бехдже, в самом центре всего, что считается бабидами возвышенным и священным. Здесь я провел пять памятных дней, во время которых я пользовался бесподобными и превысившими все мои надежды удобствами для сношения с теми, кто является действительным источником того могущественного и удивительного духа, который работает с невидимой, но постоянно возрастающей, силой для преобразования и оживления народа, пребывающего во сне, подобном смерти. Это было в действительности необычное и волновавшее душу ощущение, о котором я отчаиваюсь дать даже слабое представление. В самом деле, я мог бы попытаться описать с большими подробностями лица и образы, окружавшие меня, разговоры, которые я имел преимущество слышать, торжественные напевы при чтении священных книг, общее чувство гармонии и довольства, которое здесь царило, и душистые, тенистые сады, куда мы в полдень иногда удалялись, — но все это было ничто в сравнении с той духовной атмосферой, которой я был окружен. Персидские мусульмане часто вам скажут, что бабиды околдовывают и очаровывают своих гостей так, что они, возбужденные чарами, перед которыми нельзя устоять, приходят в состояние, которое упомянутые мусульмане считают странным и необъяснимым сумасшествием. Как ни безосновательно и нелепо это убеждение, оно однако покоится на более прочной фактической основе, чем бо́льшая часть тех россказней, которые мусульмане распространять про этих людей. Дух, которым проникнуты бабиды, таков, что вряд ли может не отражаться самым могущественным образом на всех подвергающихся его влиянию. Он может оттолкнуть или увлечь: но он не может быть игнорируем или пренебрегаем. Пусть те, которые не видели, не верят мне, если хотят, но, если этот дух проявит себя пред ними, они сами испытают душевное волнение, которое вероятно не забудут.
Но надо сказать несколько слов о самом главном эпизоде этого моего путешествия. На другой день утром после моего водворения в Бехдже, один из младших сыновей Беха вошел в комнату, где я сидел, и пригласил меня следовать за ним. Я повиновался и меня повели через коридоры и комнаты, которых я не успевал рассмотреть, в обширную залу, устланную, насколько я помню (так как мой ум был занят другим) мраморной мозаикой. Перед занавесью, висевшей на стене этой большей прихожей, мой провожатый остановился, пока я снимал обувь. Затем быстрым движением руки он приподнял занавесь и, как только я прошел, он опустил ее. Я очутился в огромном помещении, вдоль стены которого до противоположного конца тянулся низкий диван, тогда как у противоположной входу стороны стояли два или три стула. Хотя я смутно подозревал, куда я иду и кого буду видеть (мне не было сделано определенного указания на этот счет), секунда или две прошло прежде чем я с волнением и смущением заметил, что комната не была пуста. В углу, где диван соприкасался со стеной, сидел необыкновенный и внушавший почтение человек, в войлочном головном уборе, вроде называемых дервишами Тадж (но непривычной высоты и формы), кругом основания которого был повязан небольшой белый тюрбан. Лицо, на которое я взирал, я не могу изгладить из своей памяти, но и не могу описать. Эти проницательные глаза, казалось, читали в самой глубине вашей души; власть и могущество отражались на широком челе; глубокие борозды на лбу и лице показывали возраст, противоречивший черным, как смоль, волосам и бороде, которая с невыразимой роскошью спускалась почти до пояса. Не было нужды спрашивать, в чьем присутствии я находился, когда я преклонился пред тем, кто есть предмет обожания и такой любви, которым могут позавидовать цари и о которых тщетно вздыхают императоры!
Мягкий, с достоинством голос просил меня присесть, и затем сказал:
«Хвала Богу, что ты добрался сюда!.. Ты пришел повидать узника и изгнанника... Мы желаем лишь блага для мира и счастья для народов; однако они почитают Нас зачинщиком раздора и мятежа, заслуживающим цепей и изгнания... Какое зло в том, чтобы все народы пришли к единой вере и все люди стали бы братьями; чтобы укрепились узы любви и единства между сынами человеческими; чтобы исчезли религиозные различия и был положен конец межрасовой розни?.. И все же так и будет — сии бесплодные раздоры и разрушительные войны канут в прошлое, и наступит “Величайший Мир”.
Разве в этом не нуждаются в Европе? Не то ли это, что Христос проповедовал? … А между тем мы видим ваших царей и правителей расточающих свои сокровища более щедро на средства истреблять человеческий род, чем на то, что повело бы к счастью человечества. … Эти распри, кровопролития и раздоры должны кончиться, и люди составят как бы одну семью, одну родню … Да не возгордится человек тем, что любит свою родину, а пусть гордится тем, что любит род человеческий» …
Таковы были между прочим, на сколько я припомню, слова, которые я слышал от Беха. Пусть читающие сами рассудят, заслуживает ли такое учение смерти или ссылки, и выиграет ли мир или потеряет от его распространения.
Мое свидание продолжалось всего около двадцати минут, в течении большей части которых Беха читал часть послания (Лаух), перевод которого помещается в конце 70-ой и большей части 71 страницы этой книги[1].
В продолжение пяти дней проведенных в Бехдже (вторник 15-го апреля — воскресенье 20-го апреля), я был допущен в присутствие Беха четыре раза. Эти свидания бывали всегда за час или за два до полудня и продолжались от двадцати минут до получаса. Один из сыновей Беха всегда мне сопутствовал и однажды также присутствовал Ага Мирза Ага Джан (Дженабе Хадим-Уллах), секретарь (катибе аят). Общий характер этих свиданий походил на первое, которое я сделал попытку описать. Кроме того однажды в полдень я увидал Беха в одном из садов ему принадлежащих. Он был окружен небольшой группой своих главных последователей. Как он совершил путь в сад и обратно, я не знаю: вероятно под покровом темноты ночи».
[1] Т.е. А. Traveller's Narrative II, 70 и 71. [Современный перевод текста Скрижали на русский см. Бахаулла, Крупицы из Писаний, СХХХII]
Использованы тексты:
- Китабе Акдес. «Священнейшая книга» современных бабидов / Текст, пер., введ. и прил. А. Г. Туманскаго // Записки АН по ист.-филол. отд-нию.— Т. III.— СПб., 1899.— 124 с. Введение XXII-XXVI.
- Бахаулла. Заявление Международного Сообщества Бахаи = Baha’u’llah. Statement of the International Baha’i Community / Пер. с англ. — 2-е изд., испр. — М.: Централизованная религиозная организация «Община последователей веры Бахаи в России», 2017 — 68 с. Стр. 57-58.
Фотографии на этой странице © Bahá'í International Community